Разговор с Татьяной Шмелёвой о «мании прописных букв» и многом другом.
Татьяна Викторовна Шмелёва – профессор, учёный-синтаксист, преподаватель кафедры журналистики НовГУ. На этой кафедре и состоялся наш разговор.
- Татьяна Викторовна, должен вам сказать: нету больше никаких моих сил…
- Что, Кирилл, случилось?
- Помните, вы нас обязали склонять окончания населённых пунктов на «о»? Так вот, теперь, когда пишу: в Пестове, в Парфине, в мой адрес приходят письма. Пишут из Пестово, из Парфино, даже из Колмово. Там не согласны с тем, чтобы эти названия склоняли. Нельзя ли сделать исключение?
- Я в таких случаях говорю: можно не склонять. Но склонять будет грамотнее. Ведь русский язык флективный, изменчивый. Флексия, которую мы в школе называем окончанием, в переводе означает фактически – меняющаяся часть слова. Почему этим топонимам мы отказываем в изменчивости?
А вообще, если какая-то норма не приживается, это повод задуматься. Сколько себя помню, мы боремся со словом звОнит. Но вот, моя бабушка говорила варЯт и курЯт. Это было грамотно. С тех пор ударение в глаголах сместилось на первый слог, и только в звонИть и в включАть оно – на последнем. Язык и сопротивляется этому.
- Вы, я знаю, читаете «Ваши новости». Наверное, раздражают ошибки, которые у нас встречаются?
- Раньше у нас в стране был строгий орфографический режим. Если допускали ошибку хотя бы в рукописном объявлении на стене – то это был скандал. Сейчас этот режим ослаблен. В газетах нет корректоров. И я читаю в одной из рекламных газет объявления: в одном «свежемороженая рыба» с одним «н», в другом, тут же – с двумя. И у вас нет корректоров, при вашем режиме работы – когда вам корректировать? Я просто считаю, что не надо слишком драматизировать эту ситуацию.
- А влияние интернет-слэнга на современную речь вас не беспокоит?
- Ещё лет десять назад я говорила, что ничего с нашим языком не случится, он только станет богаче на эту свою интернет-разновидность. А что до некоторых модных словечек, то их уже забыли. Сейчас первокурсники уже не знают, что это за «аффтар жжёт», «превед», «падонки». Всё это – уже факт истории.
- Недавно увидел в пресс-релизе у полицейских словосочетание: «разыскные мероприятия». Подумал, что ошибка, но выяснилось, что это прилагательное теперь надо писать через а. Но ведь не хочется. Зачем эти изменения – «заец» вместо «зайца», «парашут» вместо «парашюта», как предлагалось в разные времена?
- Языковое сознание инерционно. И оно не склонно различать язык и письмо – его условную письменную одежку. Произнося «щас», мы видим это слово как «сейчас». Это было настоящее открытие в шестидесятые годы – то, что у нас есть разговорная речь. Люди жили в иллюзии, что как написано у Тургенева, так мы и говорим. Лингвисты хотят приблизить письменную речь к произношению, а взрослые люди, привыкшие писать именно так, этому сопротивляются.
- А вы-то поддерживаете такое приближение?
- Видите ли, весь XIX век филологи спорили, как улучшить орфографию, чтобы бедные русские мальчики не мучились в гимназиях. Ведь надо было помнить, когда писать букву «ф», а когда «фиту», когда «е», а когда «ять» - помнить 150 слов исключений – « белый бедный бледный бес бежал обедать в лес» и т.д. Так вот, Временное правительство, затем большевики ввели новую орфографию. И что же? Орфография стала легче, но грамотность в итоге не выросла. Школьники сейчас учатся дольше, чем гимназисты, но как они пишут! Поэтому, я считаю, что приблизив написание слов к их звучанию, мы не повысим грамотность.
- Татьяна Викторовна, а вы в школе работали?
- Я в Великий Новгород приехала из Польши, где мы с сыном прожили несколько лет. И боялась, что у него не сложатся отношения с родной словесностью. В школе №14 я вела русский с 5 по 11 класс параллельно с работой в университете. В школе я научилась и орать, и выставлять из класса – иногда это было нужно.
- Вы рассказывали, что с Новгородом была как-то связана ваш научный руководитель.
- В июле 1917 года здесь родилась мой университетский учитель – Вера Арсеньевна Белошапкова. Но в том же году её семья из Новгорода уехала. Во время войны Вера Арсеньевна работала в Тобольске, где познакомилась со своим учителем - Виктором Владимировичем Виноградовым, будущим академиком, который был в Тобольск выслан как неблагонадёжный. Вера Арсеньевна стала одним из создателей современного университетского курса синтаксиса, автором учебника по синтаксису. Благодаря счастливому расположению звёзд я на втором курсе стала у неё учиться. После окончания аспирантуры я была оставлена при кафедре в МГУ, работала, но зарплату не получала, так московской прописки не было. И мой научный руководитель мне сказала: «Татьяна, я не хочу, чтобы сто рублей решали вашу судьбу». И она давала мне эти сто рублей.
- Ничего себе.
- Ей пришлось для этого устроиться преподавать дополнительно на четверть ставки. Так продолжалось три года. А потом я уехала в Красноярск, где образовалась кафедра русского языка. Много позже, когда мы готовили сборник «Синтаксис и судьба», посвящённый 80-летию Веры Арсеньевны, я узнала, что научный руководитель, которой я стольким обязана, родилась в Новгороде.
- В честь другого замечательного учёного, Артемия Арциховского, в нашем городе назвали улицу, которая сейчас в планах. А вы на заседании топонимической комиссии были за то, чтобы называлась она не «улица Арциховского», а «улица Арциховская».
- Очень серьёзную травму нашему языку, я считаю, нанесло в своё время использование родительного падежа в названиях. Когда стали говорить: улица Ленина, вместо того, чтобы называть её – Ленинской. Знаете, один человек сказал в своё время: называем улицу в честь Терешковой, а потом будем слышать что-нибудь вроде: «На Терешковой пьяный лежит».
- Ага. А у нас в Великом Новгороде к тому же возникла путаница со старинными названиями. Многие думают, что Ильин, Михайлов, Яковлев, Лукин – это такие достойные люди, в честь которых назвали улицы.
- Мне рассказывали, что одного двоечника отправили на Чудинцева улицу сдавать зачёт преподавателю. А он там говорит: где господин Чудинцев, мне ему надо сдать педагогику.
- Как вы думаете, стоило бы сейчас менять названия улиц?
- У меня страх перед переименованиями. Конечно, нынешние двойные названия – Бредова-Звериная, Мерецкова-Волосова, Духовская-Мусы Джалиля – совершенно дикие. Но устраивать новую волну переименований… Мы в своё время в топонимической комиссии при Думе Великого Новгорода вроде бы были согласны: мораторий на новые переименования. Но, когда потребовалось переименовать проспект Маркса, от этого, к сожалению, отступили. У нас в стране, на мой взгляд, настоящее переименовательное безумие. Вот, станция метро Войковская в Москве. Вдруг выяснилось, что это название – в честь Войкова, который причастен к убийству царской семьи, и надо её срочно переименовывать. А в Старой Руссе переименовали улицу Софьи Перовской. Попутно выяснилось, что население вообще путало Перовскую с Ковалевской и никому не мешало, что улица – в честь террористки. А двум улицам дали новые имена – Гааза и Рауха. Лучше стало языку города?
- Иногда читаю нынешние бюрократические документы - непонятно ведь ничего, а?
- Меня наш бюрократический язык просто выводит из себя. Кто-то вдруг решил, что люди не понимают простых слов вроде «школа», «детский сад». Взяли и выдумали жуткие по своему идиотизму аббревиатуры вроде МУДОД. Наш университет знаете, как называется? «Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования». «Образовательное учреждение высшего образования». Если бы не было этого нагромождения, мы бы с вами не поняли бы, что в университете дают высшее образование, правда? И всюду такое стремление: охватить зачем-то в названии все признаки: университет и федеральный, и государственный, и бюджетный.
Никто сейчас не наносит такой вред языку, как чиновники. Они же и страдают манией переименования, о которой мы уже говорили. Милицию – переименовали в полицию, не задумываясь, что это культурный шок.
- Ну да. Некоторые полицейские жалуются, что новое название им не даёт спокойно работать. Во всё мире работают – у нас никак.
- Но ведь есть культурная память. У нас, так сложилось, вспоминают больше даже не о царской полиции, а о «полицаях» времён оккупации. И за этими переименованиями стоит такая смешная надежда, что вот теперь, например, эти милиционеры станут другими. А ещё верхи милитаризируют наш язык. Вот появился «Народный фронт». Значит, есть кто-то по другую сторону фронта. И вульгаризируют его – всеми этими «кошмарить бизнес», «пыль глотать». Журналисты, к сожалению, играют сомнительную роль, тиражируя такие высказывания.
- Мы в редакции ещё часто сталкиваемся с вопросом: писать слово со строчной или прописной. Вот, «Губернатор» наши чиновники пишут с большой буквы. Забавно будет выглядеть, если встретятся два, три Губернатора – и все с прописной. Департаменты, комитеты – тоже, по-ихнему, надо писать с большой. А в ДК «Город» как-то решили, что их название, вообще, надо писать пятью прописными буквами. Названия автомобилей раньше писали со строчной. Теперь – тоже с прописной.
- Да есть такая мания прописных букв. В каждой фирме президент хочет, чтобы его писали Президентом.
- Так как нам писать «новгородское правительство»?
- Я бы посоветовала писать с маленькой буквы. Даже в советское время писали партию и правительство со строчных букв. Есть, вы знаете, справочник «Прописная или строчная». Но он тоже советского времени, а реальность быстро меняется.
- Один мой знакомый говорит: в этих наших затруднениях виноваты филологи, которые вместо того, чтобы заниматься нормотворчеством в девяностые выпустили штук восемь словарей русского мата…
- Это – да. Раньше было невозможно представить себе таких словарей. И, когда стало возможно, все стали писать, фиксировать. Как будто боялись, что сквернословие скоро уйдёт…
- Куда оно уйдёт...
- Но у нас произошла девальвация мата. Он перестал быть сильным выразительным средством, а используется походя. Он вышел за пределы гендерных рамок. Теперь он – не атрибут мужского разговора. Девочки вовсю употребляют матерные слова. Он преодолел границы публичности. Кто-то ещё понимает, что публично материться – омерзительно, а кто-то – просто не осознаёт этого. Не работает «фактор третьего лица» - то, что разговор двух слышат другие люди. Как не работает он, когда личный разговор по мобильному телефону ведётся в автобусе. Я об этом уже писала как-то.
- Мне ещё кажется, что нашу речь, чем дальше, тем больше будет выхолащивать так называемая политкорректность.
- По-моему, это тоже плохо, поскольку приводит к появлению бессмысленных эвфемизмов, этих осмеянных «лиц кавказской национальности». Я не понимаю, почему слово «чернокожий» лучше, чем слово «негр». Вот у нас в народе остановку у студенческого общежития на Корсунова называют «У негров». И никто не вкладывает в это негативный смысл.
- А вы когда-нибудь выступали экспертом в суде?
- Да, у меня такой опыт был ещё во время работы в Красноярске. А здесь, когда Мхитарян подал в суд на Сергея Даревского, я тоже выступала экспертом, и мои выводы были в пользу Даревского. Но потом Мхитарян уехал, и это дело заглохло. Вообще, мне кажется, что сейчас лингвистические экспертизы – это такая индустрия, где действует автоматизм. Имеется в словаре пометка «вульг.» - значит, слово оскорбительное. И суды опираются на наши экспертизы, если они подтверждают уже сложившееся у них мнение. Если нет – просто назначают новую экспертизу.
- Вы участвовали в выборах – партия «Яблоко» вас выдвигала в городскую Думу в составе первой тройки. Как вы оказались в этой кампании (или - компании)?
- Как вы понимаете, я для себя не планировала заседать в Думе. Меня попросили помочь, и я согласилась. Было очень интересно работать вместе с этими людьми во время избирательной кампании. В неё было вложено очень много труда. И хотя нам говорили, что наши тексты в газете «Перспектива» очень длинные, не читаемые, знаю, что были люди, которые их прочитывали. Я считаю, что монополии на власть быть не должно, и очень рада, что «Яблоко» показало хороший результат.
- Что происходит с нашим филфаком? Когда-то была одна группа студентов журналистов и три – филологов. Теперь всё наоборот. Мы писали, что в следующем году на филфак вообще может не быть набора.
- Я сама не понимаю. На протяжении примерно пяти лет поступающих на филологический всё меньше и меньше. Но ведь всегда были девушки, обожающие стихи. Юноши, мечтающие стать писателями. Где они? По-моему, это какой-то страшный дефект социального сознания…
- Татьяна Викторовна, а вы, поди, и знаменитого Розенталя видели?
- Нет, не приходилось. Он работал на журфаке МГУ. Мой научный руководитель однажды сказала: «А-а, Дитмар Эльяшевич, это который нормы берёт с потолка». По Розенталю учат до сих пор, но мне кажется, что многое у него уже устарело. Скоро выйдет новый учебник для журналистов, в котором я написала почти всю грамматику. Работая над ним, я считала, что можно более свободно обращаться с языком. Что человек должен понимать принципы, а не просто заучивать, что говорить и писать надо так-то и так-то.
http://vnnews.ru/intervie/33561-razgovor-s-tatyanoie-shmelevoie-o-manii-propisnix-bukv-i-mnogom-drugom.html