Звягинцев про свой новый фильм...
— Возьмем политический контекст, в котором выходит фильм. Он совпал с очень интересным событием: это московский закон о реновации. Он предполагает снос домов и выселение жильцов в квартиры, которые они сами не выбирали. Это привело к акции протеста, в которой участвовали люди, ни в каких протестах раньше не участвовавшие. Как это прекрасно рифмуется с едва ли не центральным лейтмотивом твоих фильмов — дом и его отсутствие. Как в «Левиафане»: было у человека свое маленькое пространство — и его вдруг не стало. Отняли.
— Удивительное дело. Ведь многие люди — именно простые люди — восприняли «Левиафан» как фильм антирусский, направленный против страны. Ибо что такое страна, как не люди? Мы сейчас даже не говорим о тех, кто «фильма не смотрел, но осуждаю». Все это было так странно для меня. Мне было до недоумения обидно, что фильм не приняли те, во имя кого он и был снят, к кому был обращен, на чью защиту вставал: те маленькие люди, с которыми власть обходится, как ей заблагорассудится.
Я говорю от их лица, потому что я такой же, абсолютно такой же маленький человек. И говорю не понаслышке о бесправии или несправедливостях государственных институций, презирающих их нужды, игнорирующих их голос. Этот фильм о народе, он всем свои существом за маленького человека. И единственное, что мне приходит на ум, когда я пытаюсь понять причину такой странной реакции народа, это платоновский миф о пещере, об участи тех, кто пытается говорить с прикованными к стенам пещеры о настоящих предметах, а не об их тенях. Это единственное более или менее рациональное объяснение. В противном случае, проще было бы вспомнить анекдот, как кто-то из сострадания вынул из лужи лежащего в ней человека, а тот заголосил: «Чего ты меня беспокоишь? Живу я здесь».
— Наверняка, вопрос возникнет не только у меня: зачем во втором фильме подряд мат? «Левиафан» делался до того, как был принят закон о запрете мата, фильм пришлось цензурировать. Но тут-то все было заранее известно.
— Ну, видишь ли, Антон, мы ведь живем и действуем не потому, что законы написаны. Творческий акт не регламентируется законотворцами. К тому же, эти законотворцы с их законами — временны, а художественное произведение живет долго и в своем собственном времени, подчиняясь только своим внутренним законам. Если реальность требует для своего правдивого отражения именно такой лексики, то какой министр может этому воспрепятствовать. Пожалуйста, ради соблюдения этого нелепого закона в прокате картина будет цензурирована, но оригинальная версия будет жить на DVD и во времени тоже. Кто знает, возможно, решат все же однажды закон этот упразднить. Тогда уже не скажешь зрителю, что подчинялся не правде языка народа, а какому-то чиновнику из министерства. Из-за того, что кто-то придумал дурацкий закон, отказать подлинной живой речи я не могу. Ты видел фильм, ведь там просто по-другому никак и не скажешь!
— Еще одна инновация в твоем новом фильме — эротические сцены.
— Когда составлялся сценарный план будущей истории, мы обсуждали с Олегом этот вопрос, и было ясно, что просто необходимо показать жизнь героев вовне, их «новые проекты» во всей их полноте. Когда Женя говорит Антону «я люблю тебя», она совершенно искренна. И я говорю: если она будет просто произносить это, этого будет недостаточно, нужно действительно продемонстрировать всю силу ее жажды любить, причем очень откровенно, интимно. Такая же история была и с Борисом. Со всеми актерами еще во время проб мы условились, что будет очень откровенная сцена с обнажением. Естественно, наша цель не пиписьки показывать, а тело, которое жаждет тела. Все знали на что идут. Мы должны были показать обе пары в полной их наготе.